В литературе уже давно отмечался существовавший в русской свадьбе, особенно в северном ее варианте, обряд расплетания девичьей косы и прощания с «девьей красотой», т. е. девичьей прической и связанным с ней девичьим головным убором. Канонизированный, при сколько-нибудь устойчивой форме культуры, костюм отражает социально-половое положение женщины, как он отражает положение всякого члена общественной группы.
Головной убор служит при этом наиболее резким определителем отличия девушки от женщины. Соответственно с этим, перемена головного убора входит как необходимая часть, в свадебный ритуал, являясь одним из центральных моментов его.
Церковное венчание, на которое перенесся центр тяжести брачной обрядности русских при христианизации, раскололо обряд перемены прически и головного убора на две части, стушевав его центральное значение. Первая часть — расплетание косы, плач над ней невесты и снятие девичьего головного убора — стала происходить накануне или за несколько дней до венчания, часто сочетаясь с обрядовым хождением невесты в баню. Вторая часть — устройство бабьей прически и бабьего головного убора, перенеслась к моменту возвращения от венца. Иногда это делается тут же в церковной сторожке, иногда по приезде в дом мужа.
Но там, где нет церковного элемента, стирающего более старую обрядность, обряд перемены одежды и головного убора не расколот и играет центральную роль.
Так у «кержаков», старообрядцев Пермской губ. Чердынского у., у которых нет церковного венчания, по описанию Чеснокова: «Весь церемониал брака заключается в обрядах и главным образом в расплетании косы, после которого девица уже считается мужнею женой». У кержаков девушке расплетают косу и она причитывает в это время о своей «русой косыньке», «девьей красоте»: потом начинается свадебный стол, за которым ей поют песню:
Нынче мою русу косыньку
Учесали да угладели,
Что две свашеньки княжие.
То Ивана то Васильевича.
Белу кийку понакинули,
Белу кийку то женскую,
Мужней женой меня назвали,
То Ивана то Васильича,
Верной слугой меня назвали
То Василия то Антоныча (свекра).
«Бела кийка» — женский головной убор — символизирует новое положение, в которое вступает девушка, как подневольное положение в чужой семье.
Одежда несомненно всегда является показателем социального положения Человека, но в особенности это относится к головному убору. В то время, как остальные части одежды отражают и производственные функции их носителя, функция головного убора прежде всего — социальная и магическая. Он должен служить оберегом и вместе с тем он указывает также на положение, занимаемое его носителем в обществе. Вождь, шаман, воин и ремесленник у всех народностей отличаются своими специфическими головными уборами. Так же специфичны женские головные уборы. Они указывают прежде всего на социально-половое положение женщины потому, что от ее социально-полового положения, от того состоит или не состоит она в браке, зависит и ее социальное положение: принадлежность к тому или иному роду, общественные функции. Вызванная браком перемена в социальном положении, вхождение в новый род, новую общину, а в феодальном обществе иногда в иную классовую прослойку, отражаясь на одежде, прежде всего и устойчивее всего сказывается именно на перемене головного убора.
Вступление в брак в патриархальном обществе есть закрепощение женщины чужим родом, где она занимает подчиненное положение. Свадебные обряды сплошь отражают символику зависимости, подчиненности ее воле мужа. Естественно, что именно эта зависимость должна отражаться в обряде перемены головного убора — он оформляется как плач по девичьей воле.
Девичья прическа и головной убор в песнях, кроме эпитета «девья красота», имеют еще употребляющийся как синоним эпитет «вольная воля». Девушка, расставаясь с головным убором и обрядово ища ему место, в Олонецкой губ., причитает:
Положу я дорогу волю
Выше плеч да на головушку,
Пусть-ка волюшка по старому
Дорога моя попрежнему.
Обряд оплакивания косы, есть плач по девичьей теряемой независимости:
Уж как к часу минуется,
Скоро воля коротается,
Я со волюшкой расстануся
С подневолюшкой спознаюся.
На Пинеге, когда на посиделках подруга расплетает невесте косу, невеста держится за нее обеими руками, не давая расплести и причитает:
Не гора ли рассыпается
Трубчата коса да расплетается,
Дивий век да коротается.
Дивья жира лебединая,
Дивье прозвище да хорошо,
Женская жира да недородна,
Женское званье да нехорошо.
и дальше:
Уж мои русы природны да волосыньки,
Уж ничего они да не боялися,
И ничего они да не страшилися,
Уж теперь им будет да натерпеться,
Уж теперь им будет да настрашиться.
Архангельская песня, приводимая у Шайна дает яркий образ женского головного убора как символа подневольного состояния замужней женщины: «девья красота уходит», «бабья красота», т. е. ее головной убор:
Сидит за пецьным столбом,
Она сидит все и топорщится,
Ростит крылья ястребинные,
Ростит когти совинные,
Налететь хоцет, напорхнути,
На мою, на буйну голову,
Она вцепить хоцет когти вострые
Во мои русы волосы.
Таким образом женский головной убор отражает подневольность женщины очень ярко. Каковы же особенности и отличия его от девичьих головных уборов?
При всем разнообразии женских головных уборов у них есть одна общая черта—это тенденция как можно плотнее укрыть и спрятать волосы женщины. В то время, как девичьи головные уборы оставляют открытыми и макушку головы и волосы у лба и спущенную вниз косу или даже распущенные волосы, женские головные уборы прикрывают волосы очень тщательно.
Черта эта обща не только русским головным уборам, но встречается почти у всех народностей Восточной Европы: украинцев, белоруссов, гудзулов, болгар, чуваш, всех групп татар, башкир, удмуртов, пермяков, коми, ижор, мордвы. Исключение составляет лишь женский «тюрик» марийцев, в том виде, как он бытовал в недавнее время, да частично головные уборы мордвы и чуваш-вирьял: марийский и мордовский головной убор оставляют открытыми волосы на лбу, головное полотенце чуваш-вирьял—сурбан, носится так, что волосы на голове прикрываются только начолышем-масмаком, оставаясь у темени и на висках открытыми. Но это явление недавнее, стоящее в связи с тем, что раньше поверх сурбана носился еще головной убор хушпу, который теперь отмер. «Тюрик» марийцев тоже лишь в последнем варианте своем оставляет открытыми женские волосы, более древний же убор марийцев—волосы прячет. Таким образом, для большинства женских головных уборов, отличительной чертой является стремление закрыть волосы, чем они противополагаются девичьим головным уборам.
Чем же вызывается столь тщательное закрывание волос?
Р. Мерингер считает и Д. К. Зеленин присоединяется к нему, что закрывание женщиной волос является остатком покрывания лица и имеет две причины: первая — суеверный страх, так как укрывание служит оберегом от чар и второе — ревность мужа, который хочет уберечь свою собственность.
Но если бы причиной закрывания волос был оберег от чар, то ведь в таком обереге не меньше нуждается девушка, в особенности девушка-невеста, которая больше всего подвержена чарам и нападению злых духов.
Однако невеста не закрывает волос и, даже если она прикрывает лицо платком, волосы ее остаются раскрытыми.
Гораздо вероятнее второй мотив—ревность мужа и стремление его защитить свою собственность. Д-р Якобий выдвигает при этом гипотезу о сексуальном значении волос: «Девушки могут», говорит он, «вести свободную половую жизнь и как символ этого ходят с непокрытой головой. От замужней же женщины требуется сохранение целомудрия и она покрывает голову и скрывает волосы под убором». В Противоречии с этим однако стоит, как будто, тот факт, что девушка, нарушившая целомудрие, обязана покоыть свои волосы .
Принимая гипотезу о том, что закрывание волос есть стремление мужа и его рода охранить свою собственность, следует отметить, однако, что этим не доказывается предположение Д. К. Зеленина о том, что закрывание волос есть остаток закрывания лица.
Сам факт повсеместного и обязательного закрывания лица женщиной Восточной Европы — отнюдь не может считаться установленным. Я склонна думать, что если эти факты и имели место, они относились только к женщинам высших классов эпохи феодализма, и влияние их было очень поверхностно. Во всяком случае ими не представляется возможным объяснить такое устойчивое закрывание волос всеми женщинами.
Для этого может быть выдвинуто другое, на мой взгляд, гораздо более правдоподобное объяснение: мы видели уже, что головной убор рассматривается песней, как символ подчиненного положения женщины и вхождение ее в новую семью, в чужой род. В причете чрезвычайно четко говорится:
Тяжело расстаться с родом, племенем,
А еще того тяжеле
Расставаться с вольной волею,
Со девичьей своей красотой.
Так как главное отличие женского убора — закрытые волосы, можно предположить, что они-то и являются символом подчиненного положения. Многочисленные материалы подтверждают это: замужняя женщина, по воззрениям русских, ни в коем случае и никому не должна показываться без головного убора. Если она выйдет «простоволосой» в сени, ее может домовой схватить за косы и утащить наверх. «Засветить волосом», т. е. выставить его наружу или пойти с открытой головой — большой позор и грех. Открытые волосы женщины приносят несчастье и вред. Украинцы верят даже, что если замужняя женщина выйдет, не покрыв головы и не закрыв все до единого волосы, она навлекает на окружающих неурожай хлеба, градобитие, падеж скота. Чуваши считают, что замужняя женщина, выйдя без головного полотенца, навлекает несчастье. В прежнее время чувашки даже скотину выгоняли в головном уборе хушпу. «Опростоволосить» женщину, лишить ее головного убора, значило опозорить ее брак и из-за этого оскорбления на Руси возникали судебные дела.
В работе по головным уборам Д. К. Зеленин приводит большое количество фактов, подтверждающих обязательность для замужней женщины прикрыть волосы головным убором.
Девушки же не только носят волосы открытыми, но и гордятся ими: «Девичья коса — всему городу краса».
Карельская девушка считает, что в волосах заключается ее «lembi», т. е. слава; это слава не в обыкновенном смысле слова, но все ее обаяние, чары над молодыми людьми и магическая сила, то, чем девушка больше всего должна дорожить. Слава пропадет, если девушка будет небрежно обращаться с волосами, выкидывать выпавшие волосы или плевать на них.
В соответствии с этим в карельской свадьбе есть моменты, ярко связанные с волосами: 1) во время смотрин невеста стоит за занавеской. У занавески стоит повивальная бабка невесты и ее подруги, которые требуют выкупа за нее от «патвашки» (тысяцкого) и жениха. Им дают денег, занавеску открывают и все входят. Невесту держат за косу ее крестная мать и сестра и требуют денег на выкуп косы. 2) При обряде расплетания косы и чесания головы невесты «патвашка», в селе «Каменное Озеро», три раза собирает с гребенки волосы невесты и кладет их к себе в карман; в селе же «Бабьей Губе», он три раза дерет невесту за волосы, говоря: «Держи ум в голове и будь послушной своему мужу».
В карельской свадьбе точка зрения на волосы как на магическую силу выражена чрезвычайно ясно: магическая сила девушки, ее «lembi» заключается в волосах, поэтому-то во время свадьбы представитель жениха прячет волосы, а вместе с ними и кусочки этой силы, себе в карман или же дерет ее за волосы, требуя, чтобы она была послушной, т. е. не употребила свою магическую силу во зло тому новому роду, в который она входит. Тут вскрывается смысл прятания волос замужней женщиной: это делается слцелью обезопасить и предохранить себя от ее магической силы, принадлежащей чужому роду и могущей оказаться вредной роду мужа.
Именно этим объясняется, что домовой, представитель и охранитель этого рода, хватает ее за волосы, если она выйдет в сени с непокрытой головой. Поэтому может она причинить страшное несчастье, если «засветит волосом».
Это страшный грех, так как это — освобождение своей магической силы и тем самым — бунт против чужого рода и брачных уз, ее к нему привязавших. Открыть волосы—значит нарушить брак. Во время бабьего праздника у ижор который мне удалось наблюдать и описать, женщины обязательно снимают головные уборы и сидят простоволосые. Этот момент, один из характернейших для бабьих праздников, стоит в связи с тем, несколько оргическим характером, вытекающим из культа плодородия, который они носят. Бабьи праздники—несомненно день разрушения брачных уз, повидимому один из пережитков матриархата.
Снятие головного убора, раскрепощая женщину, восстанавливая ее магическую силу, освобождает ее от рода мужа.
Магическая сила человека очень часто осмысляется как сила плодородия. Для земледельческой стадии общественного развития, естественно при этом связывать ее с земледельческими обрядами.
В своей старой работе Б. Л. Богаевский считает возможным именно этой связью с земледельческими обрядами и с культом растительности объяснить магическое отношение к волосам. Из общей концепции земледельческого мировоззрения (в котором элементы культа плодородия наблюдаются по отношению к волосам на приводимом им, главным образом, греческом материале) Б. Л. Богаевский считает аналогию человека с хлебным полем, характерной для аграрных культов. Брак и половая жизнь человека сопоставляется при этом с посевом хлебных злаков и ростом растительности, что отражается в целом ряде свадебных моментов. Но если тело человека—поле, растительность этого тела—связывается с растительностью поля. Поэтому, жертва локона волос, который юноша в Аттике бросал речному богу, это то же самое, с точки зрения Б. Л. Богаевского, что принесение в жертву начатков и молодых побегов. Упоминание о волосах на свадьбе, есть часть культа растительности. Самую форму заплетения волос в косы Б. Л. Богаевский считает иммитацией хлебного колоса: «Со вниманием наблюдая за хлебными полями и находясь с ними в тесных отношениях,» говорит он, «человек рано задумал сопоставить свои волосы с хлебным полем… А затейливая и красивая работа природы, заплетавшая незримыми путями косы колосьев, так же рано подала мысль человеку и свои волосы заплести в форме колосьев».
Представления о связи волос с растительностью действительно очень распространены. Во многих местах Германии лен называют «волосами». В Бадене на основании этого представления о связи льна с волосами покровительницей его считается св. Магдалина, имеющая длинные волосы. В Смоленской губ. женщины, чтобы вызвать урожай садятся в поле и, срывая друг у друга платки и, дергая друг друга за волосы, желают, чтобы урожай был лучше. В Вологодской губ. женщины также срывают друг с друга платки и, дергая друг друга за волосы, желают, чтобы лен рос длиннее. В приведенном мною вначале статьи обряде оплакивания «девьей красоты», «девья красота» иногда фигурирует в виде украшенной и у «убанченной» лентами елочки (Новгород. губ.) или изображается в виде искусственных волос — косы изо льна, которую вывешивают на веревке около дома невесты (Кадниковск. у.), или невеста приносит на последнюю беседу и сжигает, прощаясь с подругами и причитая:
Подружки вы мои милые
Ушла моя волюшка вольная.
В данном случае (Вышневолоц. и Валдайск. у. Новгород, губ.) кудель, лен, явно замещают волосы. Что эта замена не случайна и вызвана не только подменой настоящих волос искусственными благодаря сходству кудели с волосами, указывает замена «девьей красоты» не только куделью, но и украшенной елочкой или берёзкой, что наблюдается в свадебных обрядах. Так в Костромском у. «на сговорках» выносят «девью красоту» в виде «убанченной» елочки с зажженными свечами: ее ставят на стол подруги невесты с соответствующими обрядовыми песнями. Поезжане жениха, т. е. его родня, за нее дарят девушек деньгами и тушат свечки на елочке. В данном случае воспоминание о «девьей красоте», как о девичьем головном уборе и волосах уже совершенно утеряно, елочка воспринимается, по утверждению собирателя как символ девичества, девственности. Обряд перемены прически, который, как мы это уже видели, расщеплен обрядом венчания на две части, расщепляется здесь еще раз: после вынесения елочки на оговорках, уже в самый день свадьбы происходит расплетание косы невесты свахою жениха. Чтоб затруднить это расплетание, в волосы втыкают иголки, завязывают их узлами, смазывают сахаром. Невеста сидит рядом с сестрой или другой молодой родственницей; сваха выкупает у последней место рядом с невестой и принимается распутывать ее волосы, заплетая их в одну косу. Наконец, после венца молодую «крутят», т. е. одевают ей «бабий шлык» в церковной сторожке. Священнику дают при этом особый «крутильный» пирог. Таким образом, обряд перемены головного убора разбит здесь на три части, с выделением елочки в особый акт, связь которого с волосами становится понятной лишь в связи с употреблением растительности в свадьбе других местностей, как части, входящей в обряд перемены прически.
Связью волос с культом растительности могут быть объяснены многие и не свадебные обряды, где волосам придается магическое значение. Так, например, в аграрном обряде опахивания полей и селений, которое совершают ночью женщины с распущенными волосами в случае засухи, падежа скота или эпидемии, магическая сила волос может быть связана с растительностью.
Очень частым является при этом требование, чтобы обряд совершали не женщины, а девушки, что понятно, так как девушки принадлежат к тому же роду, и их магическая сила будет несомненно благодетельнее, чем сила женщины чужеродки. Связью с растительностью можно объяснить длинные распущенные волосы русалок или то, что ведьмы отправляются с распущенными волосами на Лысую Гору или на сборище Вальпургиевой ночи.
Колдуньи, чтобы сделать «залом» во ржи, также обязательно должны раздеться догола и распустить свои волосы (Лужский у. Ленингр. обл.). Связью волос с растительностью может быть объяснен и чрезвычайно распространенный фольклорный сюжет, когда герой (обычно девушка), спасаясь от преследования, вынимает из своих волос гребенку, бросает ее назад и из нее вырастает частый лес. Я склонна думать, что здесь имеет место не магия по аналогии — зубьев гребня с лесом и деревьями, но связь гребня с волосами, представляющими собою лес человеческой головы. Гребень является магическим предметом не сам по себе, но благодаря связи с волосами, которые он замещает собою и от которых получает силу.