Однако точно в такой же вокализации — «словене» — употребляется в Начальной летописи и собирательное понятие «славяне» для обозначения единоплеменников — русских, поляков, чехов, болгар, сербов, хорватов и других, говорящих на родственных славянских языках. Подчас на одном и том же летописном листе данное слово встречается в различных смыслах, и для современного читателя неизбежно возникает путаница. Например, Нестор пишет:
«Словени же седоша около езера Илмеря [кстати, здесь озеро Ильмень названо точно так же, как и в „Сказании о Словене и Русе“ — по имени Ильмери — сестры легендарных князей], и прозвашася своимъ имянемъ, и сделаша градъ и нарекоша и Новъгородъ. А друзии седоша по Десне, и по Семи, по Суле, нарекошася северъ. И тако разидеся словеньский язык, тем же и грамота прозвася словеньская».
Совершенно ясно, что в первом предложении здесь имеются в виду словени — бывшие жители Словенска, а ныне ставшие новгородцами. В последнем же предложении речь идет уже о славянах и общем для них славянском языке. Кроме того, данная фраза дает достаточно оснований для предположения, что некогда единый праславянский народ, говоривший на общем для всех праславянском языке, первоначально обитал там, где воздвигнуты были города Словенск и Руса (впоследствии Старая Русса), а Словен и Рус являлись предводителями того, еще не расчлененного славянского племени: середина III тысячелетия до н. э. вполне подходит для искомого времени.
Кстати, как никто другой понимал подоплеку описываемых событий М.В. Ломоносов. В изданном еще при его жизни «Кратком Российском летописце с родословием» (1760) великий русский ученый-патриот отмечал: «Прежде избрания и приходу Рурикова обитали в пределах российских славенские народы. Во-первых, новгородцы славянами по отменности именовались и город исстари слыл Словенском».
Безусловно, что «словене» были жителями и подданными древнего Словенска, основанного князем Словеном, известно было и Нестору, и его современникам. Но говорить об этом автор «Повести временных лет» не стал — побоялся или не посмел. Вот и пришлось подгонять историю под интересы заказчика. Почему сохранилось косвенное упоминание о древнейшей русской столице в контексте прежнего прозвания новгородцев — «словене» (то есть подданные князя Словена и жители города Словенска, столицы Словенского княжества) — теперь остается только гадать. Были ли в самой Несторовой летописи какие-то другие подробности на сей счет, впоследствии соскобленные с пергамента бдительным цензором, вряд ли когда-нибудь удастся узнать. Скорее всего, — с учетом политической конъюнктуры — каких-либо дополнительных подробностей не было, а случилась непроизвольная оплошность — случайно оговорился монах.
А может, и не случайно. Ведь «Повесть временных лет» — не бесстрастно повествовательное произведение, а остро полемическое и обличительное, что проявляется в особенности там, где православный монах обличает язычество или полемизирует с иноверцами — мусульманами, иудеями, католиками. Но не только! Вся Начальная летопись имеет ясно выраженную тенденциозную направленность. Ее автору необходимо было в первую очередь доказать первородство киевских князей и легитимность династии Рюриковичей.
Сделать это было не так-то просто: население Приднепровья да и всей России в целом свято хранило память о первых русских князьях — Русе, Словене, Кии, Аскольде, Дире и других. Поэтому приходилось прибегать к двум безотказным фальсификационным приемам — искажению и замалчиванию. С Кием, Аскольдом и Диром было проще — им было приписано некняжеское происхождение, и все сомнения в претензии Рюриковичей на киевский престол автоматически отпадали. Со Словеном и Русом было сложнее: оспаривать то, что являлось бесспорным, было бессмысленно и смехотворно. Гораздо надежней было сделать вид, что ничего подобного и в помине не было. Авось со временем народ про то вообще позабудет.
Взглянем в данной связи еще раз на знаменитое вступление (зачин) к «Повести временных лет»: «Се повести времяньных лет, откуда есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее [выделено мной. — В.Д.] княжити, и откуда Руская земля стала есть» (рис. 36). Большинству современных читателей видится в Несторовых словах набор из трех вопросительных, чуть ли не элегических предложений. В действительности же здесь никакие не вопросы, а безапелляционные утверждения (чуть ли не политические лозунги, понятные современникам Нестора). Кое-кто хотел бы видеть в них чуть ли не поэтические повторы. На самом деле здесь налицо чисто риторические приемы, обусловленные полемическими потребностями. Нестору во что бы то ни стало необходимо доказать, что киевские князья Рюриковичи «первее» на Руси кого бы то ни было. «Первее» в смысле «раньше» — вот оно главное, ключевое слово Несторова зачина да и всей летописи в целом.
Не все, однако, это правильно понимают, потому и переводят вместо «первее» (что вообще не требует никакого перевода) как «первым»: «Кто в Киеве стал первым княжить». То есть: «Кто был первым киевским князем» — вот и весь, дескать, вопрос. Ничего подобного! Казалось бы, нейтральный Несторов вопрос: «Кто в Киеве нача первее княжити» — имеет важнейший (хотя и скрытый) политический смысл и подразумевает окончание: «Кто в Киеве начал раньше княжить, чем в каком-то там Новгороде, то есть бывшем Словенске Великом». Потому-то и повторено еще раз почти дословно начальное утверждение, которое так и хочется прочитать: Сейчас я вам разъясню, «откуда Русская земля стала есть» — «Отсюда, из Киева, она стала есть, и ниоткуда более!».
Кстати, Киев поминается только в Лаврентьевском списке Несторовой «Повести». В Ипатьевской летописи начертано безо всякого упоминания Киева: «…Откуда есть пошла Руская земля, стала есть, и кто в ней почалъ первее княжити». Здесь Аскольд и Дир все же именуются первыми киевскими князьями. Но, во-первых, это позднейшая приписка (она сделана перед Несторовым текстом), а во-вторых, не меняет главной политической цели киевского летописания — доказать первенство Киева и его властителей на Русской земле и замолчать имена древних русских правителей — Словена и Руса.
Удивительные метаморфозы происходят в летописях и с Новгородом. Сколь вольно и беззастенчиво обращались с Несторовым текстом последующие редакторы и переписчики, видно хотя бы по одной-единственной, но принципиально важной фразе. Она касается распределения русских земель после призвания князей. Во всех современных переводах «Повести временных лет», в хрестоматиях, научных компиляциях и учебниках говорится, что после прибытия на Русь Рюрик (рис. 37) стал княжить в Новгороде, Синеус — на Белоозере, а Трувор — в Изборске. В действительности же в наиболее древних и авторитетных летописях про Рюрика сказано нечто совсем другое. В Ипатьевской и Радзивиловской летописях говорится, что, придя в Новгородскую землю, братья-варяги первым делом «срубили» город Ладогу. В нем-то «сел» и стал править Рюрик. Следовательно, Ладога является первой столицей новой правящей династии Рюриковичей.
Про то, что Новгород Великий был избран Рюриком в качестве стольного града, в данном фрагменте летописей вообще ничего не говорится. В Лаврентьевском списке на этом самом месте вообще зияет пробел. Вот эту-то лакуну Карамзин и заполнил Новгородом. Новгород же создатель «Истории Государства Российского» позаимствовал из никому не доступной теперь и заведомо поздней Троицкой летописи, что сгорела вместе с другими бесценными реликвиями русской культуры во время знаменитого московского пожара 1812 года. Карамзин успел сделать из утраченного списка большие выписки. Но что любопытно: в самом тексте Троицкой летописи так же, как и в Лаврентьевском списке, на месте упоминания первой столицы Рюрика значился пробел. Зато на полях рукой какого-то позднего читателя была сделана приписка — «Новгород» (в те времена украшать поля древних книг собственными замечаниями считалось в порядке вещей). Вот эту-то чужую приписку XVIII века Карамзин ничтоже сумняшеся и выбрал в качестве шаблона для своей версии эпизода с «призванием князей», что стало каноном и для большинства последующих трактовок.
Упоминание Новгорода в конспекте Карамзина, не имеющее никакого отношения к Нестору-летописцу, было немедленно канонизировано, абсолютизировано и объявлено истиной в последней инстанции. Так, вроде бы из благих побуждений происходит элементарный подлог и фальсификация истории. Карамзина по сей день выдают за Нестора, а неискушенному читателю и в голову не приходит, что все это шито белыми нитками. Кстати, самый выдающийся исследователь русского летописания — академик Алексей Александрович Шахматов (1864–1920), являвшийся таким же ярым норманистом, как и Карамзин, нигде Ладогу на Новгород не заменял, хотя и не понимал истинной политической и идеологической подоплеки летописных метаморфоз. Не может не удивлять также и странная разборчивость в выборе кумиров: выписки Карамзина из утраченной Троицкой летописи признаются более достоверными чем текст самого Нестора-летописца, а вот аналогичный конспективный пересказ Татищевым утраченной Иоакимовской летописи, не совпадающей с официальной и официозной точками зрения, считается сомнительным и чуть ли не поддельным.
Из всего вышесказанного становится понятным также и то на первый взгляд странное обстоятельство, почему «Сказание о Словене и Русе» мощным рукописным потоком вошло в обиход русской жизни, начиная только с XVII века. Почему так произошло — догадаться в общем тоже не трудно. В 1613 году на Земском соборе в Москве царем был избран Михаил Федорович Романов — представитель новой династии, правившей в России до 1917 года. Род Рюрика угас, и можно было уже не опасаться преследований и репрессалий за пропаганду крамольных сочинений, опровергающих официальную (в прошлом) точку зрения. Еще недавно за подобное вольнодумство можно было попасть на плаху или на дыбу и в лучшем случае лишиться языка (чтобы не болтал) и глаз (чтобы не читали).
Уместно провести и такую аналогию. До XX съезда КПСС так называемое Ленинское завещание, известное более как «Письмо к съезду», считалось сверхсекретным документом. Тем не менее оно тайно распространялось в списках, хотя за хранение, распространение или даже прочтение данного документа в годы массовых репрессий можно было попасть под «расстрельную статью». Причем самой поразительной в таких случаях была формулировка приговора: «…за чтение (хранение или распространение) фальшивки, именуемой Ленинским завещанием». Теперь эту «фальшивку» можно прочитать в любом собрании сочинений Ленина.
Ну, а как расправлялись с инакомыслием и вольнодумством во времена «независимой» Новгородской республики, с леденящими душу подробностями изложено в документальных повествованиях о походе Государя всея Руси Ивана Васильевича III на Великий Новгород летом 1471 года. После Шелоньской битвы на пепелище Старой Руссы (не мистика ли — в городе, основанном праотцем Русом) самолично Великим князем Московским была учинена показательная расправа над приверженцами новгородской самостийности и сторонниками Марфы Посадницы, ратовавшей за присоединение Новгорода к Речи Посполитой. Для начала у рядовых пленных отрезали носы, губы и уши и в таком виде отпустили по домам для наглядной демонстрации, что впредь ожидает смутьянов, не согласных с позицией верховной московской власти. Плененных же воевод вывели на старорусскую площадь и, прежде чем отрубить им головы, у каждого предварительно вырезали язык и бросили на съедение голодным псам (дабы другим впредь неповадно было болтать чего не следует).
А спустя чуть более двух десятков лет все тот же Иван III преподал еще один урок новгородцам и наглядно продемонстрировал отношение власть предержащих ко всякому вольнодумству. Когда многих православных жителей Великого Новгорода попутал бес и они в массовом порядке вдруг вознамерились принять иудейское вероисповедание (так называемая «ересь жидовствующих»), царь не стал дожидаться конца этой странной истории и задушил ересь в колыбели: многих ее приверженцев заживо сожгли в срубах, остальных люто пытали на дыбе, заставляя отречься от крамольных идей, затем отправили в ссылку.
В дальнейшем также мало что изменилось. Официозная история всегда защищалась всеми доступными властям способами. Любые посягательства на канонизированную точку зрения и отклонения от установленного шаблона беспощадно подавлялись. Разве не приговорил сенат к публичному сожжению уже в XVIII веке трагедию Якова Княжнина (1742–1791) «Вадим»? А почему? В первую очередь потому, что скупые сведения Никоновской (Патриаршей) летописи о восстании новгородцев во главе с Вадимом Храбрым против Рюрика и его семьи противоречили официальным придворным установкам. И так было всегда — вплоть до наших дней.
Воистину «Сказание о Словене и Русе» должно стать одним из самых знаменитых произведений отечественной литературы. Пока же оно знаменито только тем, что известно узкому кругу скептически настроенных специалистов и неизвестно широкому кругу читателей. Восстановление попранной истины — неотложное требование нынешнего дня!
* * *
В самой Несторовой «Повести временных лет» также имеется достаточно фактов, свидетельствующих о развитой и цветущей русской истории задолго до Рюрика. Прежде всего это относится к сказанию об апостоле Андрее (рис. 38). Он посетил территорию современной России в I веке н. э., благословил Русскую землю (рис. 39) и предрек ей великое будущее. Нестор повествует:
«Когда Андрей учил в Синопе и прибыл в Корсунь, он узнал, что недалеко от Корсуни — устье Днепра, и захотел отправиться в Рим, и направился в устье Днепровское и оттуда пошел вверх по Днепру. И случилось так, что он пришел и остановился под горами на берегу. И утром поднялся и сказал бывшим с ним ученикам: „Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать Божия, будет город великий и воздвигнет Бог много церквей“. И поднялся на горы эти, благословил их, и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы этой, где впоследствии возник Киев, и пошел по Днепру вверх. И прибыл к словенам, где ныне стоит Новгород, и увидел живущих там людей — каков их обычай и как моются и хлещутся, и удивился им. И отправился в страну Варягов, и пришел в Рим, и доложил о том, как учил и что видел, и рассказал: „Удивительное видел я в Словенской земле на пути своем. Видел бани деревянные, и разожгут их сильно, и разденутся догола, и обольются квасом кожевенным, и возьмут молодые прутья, и бьют себя сами, и до того себя добьют, что вылезут еле живые, и обольются водою студеною, и так оживут. И делают это постоянно, никем не мучимые, сами себя мучат, совершая таким образом омовение себе, а не мучение“. Слушавшие это — удивлялись. Андрей же, побыв в Риме, пошел в Синоп».
(Перевод А.Г. Кузьмина)
Эта легенда, которую вслед за Нестором приводят и другие русские летописи, считается соответствующей реальным событиям и фактам только в рамках истории церкви. Что касается светских историков-«профессионалов», то они в один голос признают ее недостоверной, выдуманной и искусственно вставленной из конъюнктурных соображений. Такая точка зрения доминировала и являлась недискуссионной на протяжении всего времени, когда новозаветные легенды (как, впрочем, и ветхозаветные) считались мифологией чистейшей воды. Лично я так не считаю и никогда не считал. Все апостолы — такие же исторические личности, как и их Учитель. А потому и путешествие Андрея Первозванного по территории южной и северной Руси — вплоть до острова Валаам, древнего русского святилища, — в высшей степени вероятно.
В данном же случае речь идет о другом, а именно о том, что Нестор прекрасно знал: во времена пришествия апостола Андрея жизнь на Руси кипела в полную силу. Всюду, где прошел по Русской земле Андрей Первозванный, он видел не живущих по-скотски, «звериньским образом» людей, как это рисовалось позднейшим христианским хронографистам и историкам шлёцерско-карамзинской ориентации, а процветающие славяно-русские общины, занятые насыщенным и продуктивным трудом — строительством, хлебопашеством, охотой, рыбной ловлей, обучением ратному делу и т. д. Повсюду высились укрепленные города и крепости, окруженные мощными бревенчатыми стенами. И если не было еще Киева (что тоже еще вопрос!), то на берегу Волхова жизнь била ключом. Можно предположить, что слова летописца о месте, где «идеже ныне Новъгородъ», относятся к первой русской столице — Словенску, куда, собственно, и направлялся любимый ученик Иисуса Христа. Грубо говоря, с этих позиций совершенно неважно, кто именно путешествовал в ту пору по Древней Руси. Важно другое: в летописи сохранились достоверные сведения о жизни наших пращуров в те далекие времена.
В устных преданиях Валаамского монастыря сохранились дополнительные подробности о пребывании апостола Андрея на Ладоге. Валаамская обитель подвергалась неоднократному погрому и разграблению, главным образом со стороны шведов, вплоть до Ништадтского мирного договора 1721 года претендовавших на Приладожье. Огню предавались хранилища и архивы. Особенно опустошительным оказался один из последних литовских набегов (еще одни претенденты на Святой остров): переправившись на остров по зимнему льду Ладожского озера, литовцы не только истребили поголовно захваченных в плен монахов, но и сожгли дотла бесценные книги и рукописи. Устное же слово в огне не горит и в воде не тонет. Священные предания Валаама неистребимы так же, как и дух этого сакрального острова. В начале XIX века удалось реконструировать и записать древние предания, согласно которым апостол Андрей Первозванный «прошед Голяд, Косог, Роден, Скеф, Скиф и Словен смежных, лугами [степью] достиг Смоленска, и ополчений Скоф и Словянска Великого и, Ладогу оставя, в лодью сев, в бурное вращающееся (?) озеро на Валаам пошел, крестя повсюду, и поставлял по всем местам кресты каменные…» Ныне близ Никоновой бухты, где некогда апостол Андрей причалил к острову, построен Воскресенский скит. Монастырская братия свято чтит память о пребывании здесь почти две тысячи лет тому назад первого ученика Иисуса.
Апостол Андрей — вообще личность очень загадочная. С одной стороны, он — любимый ученик Христа, ярый приверженец нового учения, первым откликнувшийся на призыв Учителя следовать за ним и первым объявивший его мессией (Иоан. 1, 41), почему и получил прозвище Первозванного. С другой стороны, о нем мало что известно. Евангелия немногословны в отношении апостола № 1. Он — родной брат Петра, о котором Евангелия, последующие книги Нового Завета и церковная история сообщают куда больше. Андрей был рыбаком, вместе с братом ловил рыбу на Галилейском озере, затем ушел к Иоанну Крестителю и некоторое время был его учеником, пока не был призван на Иордан Иисусом. Дальше, после смерти и воскресения Христа, он появляется уже путешествующим и проповедующим на Руси, по возвращении откуда в греческом городе Патры был распят на косом кресте по приказу римского проконсула. Две всегда симпатизировавшие друг другу страны считают Андрея Первозванного своим небесным покровителем — Россия и Шотландия. В память о мученической смерти апостола здесь особо почитается косой Андреевский крест.
Русские летописи лишь добавили загадок к биографии апостола Андрея — и не только подробным рассказом о его путешествии по Приднепровью, Новгородчине и Приладожью. Радзивиловская летопись подкрепляет это сообщение любопытнейшей иллюстрацией, где изображено водружение креста на берегу Днепра (рис. 40). Но что особенно интересно — в правом верхнем углу миниатюры нарисован летательный аппарат, похожий на современный космический корабль (такими были первые автоматические спутники, а впоследствии — и спускаемые аппараты). Что же это такое на самом деле? На комету или звезду совсем не похоже, к тому же существовали незыблемые каноны их изображения. Сходные изображения «летательных аппаратов», то есть практически той же конфигурации да еще с человекоподобными существами внутри, изображены на фресках Дечанского православного монастыря в Косово (Югославия). Что это за традиция? Откуда черпали идентичные образы художники разных времен и стран? Что послужило для них моделью? Современные историки и искусствоведы бессильны ответить на поставленные вопросы.
Небесные объекты, напоминающие искусственные спутники, на древнерусских миниатюрах встречаются, как правило, когда речь идет о чудесных явлениях и знамениях. Например, точно такой же «спутник» изображен в иллюстрированной древнерусской рукописной книге «Слово похвальное на зачатие святого Иоанна Предтечи», где рассказывается о спустившемся с небес ангеле и возвещении им чуда: неплодная жена священнослужителя Захарии Елисавета по благословению Господа должна зачать и родить будущего пророка — Иоанна Крестителя. Естественно, перед глазами русских художников были какие-то образцы и шаблоны, но о том, что именно они изображали в глубокой древности, теперь можно только догадываться. Еще более поразительный «неопознанный летательный объект» представлен на одной из икон XVI века на тему Апокалипсиса из собрания Государственной Третьяковской галереи: здесь изображена типичная двухступенчатая ракета с отделяемым модулем и тремя соплами, из которых вырываются языки пламени. О космических реминисценциях в книгах Ветхого и Нового Завета существует необъятная литература; в некотором роде обобщенный материал можно найти в книге Алана Ф. Элфорда «Боги нового тысячелетия» (М., 1998).
* * *
Большинство русских летописей дают целостную и неусеченную панораму событий мировой истории и ее неотъемлемой части — истории Руси и России: она начинается с послепотопных времен, и там, где только возможно, хронологические пробелы заполняются скупыми и, как правило, легендарными фактами. Подобная целостность обеспечивается присутствием в составе основополагающих летописей «Повести временных лет», ведущей начало русского летосчисления от Ноя и его сыновей.
Тем самым в «Повести временных лет» совершенно четко обозначена начальная точка отсчета мировой истории. Это — планетарный катаклизм, получивший название потопа. Данное событие, в результате которого погибла большая и далеко не худшая часть человечества, описано в священных книгах почти всех древних народов, а также во множестве устных преданий. В Начальной русской летописи о потопе подробно рассказано в так называемой «речи философа», излагающего перед князем Владимиром основы христианского вероучения. Но и сама «Повесть временных лет» начинается с упоминания этого события, некогда до основания потрясшего мир в прямом и переносном смысле: «По потопе (то есть „после потопа“) три сына Ноя разделили землю — Сим, Хам, Иафет» (рис. 41). Следовательно, хочется нам того или нет, но писаная русская история начинается с потопа и послепотопных времен.
Природный катаклизм, о причинах которого рассказывается в моих предыдущих книгах, подробно описывается и в других древнерусских источниках. В одном из вариантов широко распространенного и популярного в Древней Руси апокрифа «Беседа трех Святителей» говорится, что потоп произошел на «земле Север». Более того, из контекста «Беседы», опирающейся на какие-то древние сведения, следует, что на Севере последовательно произошло два потопа: один канонический — Ноев, другой — при его детях, спустя 89 лет. Каждый народ описывал вселенский катаклизм по-своему. И тем не менее, к примеру, в мифах североамериканских индейцев калапуйя утверждается то же самое, что и у античных авторов — Платона, Сенеки или Нонна Панополитанского: во время светопреставления Земля перевернулась и на ней почти не осталось людей.
События — уже исторические, — последовавшие за глобальной гидросферной катастрофой, на Руси также были хорошо известны, но они долгое время сохранялись, как уже было отмечено выше, в виде тайного и к тому же запретного знания.
Важнейший «блок» российской истории связан с личностями Словена и Руса, чьи фигуры слишком важны и смыслозначимы, чтобы их можно было проигнорировать. Тем не менее произошло именно так: в угоду господствующей идеологии и собственным интересам Карамзин, не задумываясь, срубил живое древо начальной русской истории, а из полученных обрубков попытался соорудить нечто невразумительное (повторяю, речь идет о дорюриковской эпохе). Историографический идол был встречен с восторгом и немедленно канонизирован: дескать, зачем нам легендарно зафиксированное бремя почти 5-тысячелетней истории — хватит с нас и одной тысячи.
Но так было не всегда! Вплоть до конца XVIII века продолжалось повсеместное распространение «Сказания о Словене и Русе», которому благоволил Петр Великий. Не позже 1789 года в Петербурге, когда в Париже штурмовали Бастилию, была издана полная версия одного из списков легендарной истории русского народа под названием «Сказание в кратце о скифех, и о славянах, и о Руссии, и о начале и здании Великого Нова града, и о великих государех российских». Год издания на титуле обозначен не был (издание датируется по другим признакам), зато публикация заканчивалась припиской: «Печатано от слова до слова с древнейшей рукописной тетради».
Менее чем за 20 лет до выхода 1-го тома «Истории Государства Российского» усилиями двух русских подвижников был издан 4-томный труд под названием «Подробная летопись от начала России до Полтавской баталии» (СПб., 1798–1799). В свое время сей анонимный труд в виде обширной рукописи был обнаружен в Спасо-Ефимиевом монастыре и долгое время приписывался известному просветителю и сподвижнику Петра Великого Феофану Прокоповичу (1681?—1736) (собственно, каких-то серьезных оснований сомневаться в данном авторстве никогда не было и по сей день нет). Опубликовал фундаментальный исторический труд, получивший хождение в списках, всесторонне одаренный деятель русской культуры эпохи классицизма Николай Александрович Львов (1751–1803), известный одновременно как поэт, музыкант, архитектор, график, теоретик искусства, фольклорист, изобретатель и издатель (его именем названа Львовская летопись). Помогал ему в предварительном редактировании и комментировании 1-го тома, касающегося древнейшей русской истории, другой выдающийся деятель эпохи Просвещения — профессиональный историк Иван Никитич Болтин (1735–1792).
Авторитет обоих публикаторов говорит сам за себя. Симпатия же их, вне всякого сомнения, на стороне Феофана Прокоповича и его «Подробной летописи». А начинается она, как и полагается для нормальной исторической книги, со Словена и Руса, чья стародавняя деятельность излагается подробно и непредвзято. О серьезном отношении в Петровскую эпоху к легендарной русской истории свидетельствуют хотя бы названия некоторых глав: «О начале великого града Словенска, еже есть ныне Великий Новград; о первых князьях новгородских и их потомках»; «О начале Старой Русы» (в оригинале с одним «с»; в основу первых двух глав как раз и положено «Сказание о Словене и Русе» как отправной пункт писаной русской истории); «О Мосхе прародителе словенороссийском и о племени его»; «О наречении Москвы, народа и царственного града». Кстати, в библиотеке Карамзина имелись все четыре тома этого уникального издания, но он предпочел перекроить историю на свой лад и избавиться, как от ненужного хлама, от «лишних» 25 веков легендарной истории.
Почва для этого, однако, была подготовлена задолго до Карамзина. Наступление на русскую историю началось в самые мрачные годы бироновщины — из стен Российской академии наук, страдавшей, как известно, от засилия немцев. Первый удар с благословения самого Бирона нанес Готлиб Зигфрид Байер (1694–1738) — автор первого «норманистского манифеста», опубликованного в 1735 году, в самый разгар бироновского беспредела. По примеру своего патрона академик даже не говорил по-русски, мало того, считал незнание русского языка одним из отличительных признаков академической культуры. Он-то и взрастил на русофобских дрожжах многих последующих ненавистников русской истории и культуры. Причем национальность в данном случае не играла особой роли: среди русских историков приверженцев так называемой норманнской теории оказалось не меньше, чем среди иноземных злопыхателей.
То же относится и к легендарной предыстории русского народа. На нее по-прежнему наложено табу. Дело доходит до абсурда. Некоторые маститые ученые боятся даже вслух произносить имена Словена и Руса.
[5]Небезынтересно также, что библейское имя Мешех фонетически сопрягается с одним из самоназваний легендарного индейского племени ацтеков — основателей последней империи на американском континенте, павшей под натиском испанских конкистадоров во главе с Эрнаном Кортесом. В эпоху завоевания Америки ацтеки были более известны как мешики (исключительно под этим именем они фигурируют и в классической хронике, написанной участником событий Берналем Диасом). Столица ацтекского государства Теночтитлан в те времена также прозывалась — Мешико. От этого корня и произошли современные названия: государства — Мексика, столицы — Мехико и народа — мексиканцы.
[6]Косвенным подтверждением достоверности сведений, приводимых в Сказании, может служить также и упоминаемое здесь на первый взгляд странное имя одного из русских князей эпохи Александра Македонского — Асан. Похожее имя (только не человека, а русского города) — Арсания — встречается в наиболее популярном арабском географическом сочинении с витиеватым названием — «Развлечение истомленного в странствии по областям» (1154 г.), принадлежащем ал-Идриси.
[7]Русские названия встречаются и в других местах: в Италии — населенные пункты Паджо-Руско, Руссеи, историческая Перусса (древний город по имени племени пирусков); в Пиренеях — город Русильон; в Шотландии — побережье Западный Росс; в Ирландии — Роскоммон; в Бельгии — Руселаре; в Дании — Роскиль и Росдорф, в Болгарии — Русе, в Литве — Русне. И далее — Рустави в Грузии, Росейрес в Эфиопии, Росарио в Аргентине. В европейских странах прикарпатского региона насчитывается более 70 подобных названий, в том числе 10 рек — Русс, Рося, Рускава, Русо, Рось, Рускица, Ороз, Реусбах и др.
[8]У нас вообще давно укоренилась довольно-таки странная точка зрения, согласно которой верхняя хронологическая граница Древней Руси доводится до начала Петровских реформ, то есть фактически до XVIII века. Особливо поспособствовали превращению этой, вообще-то, заведомо абсурдной концепции литературоведы: ничтоже сумняшеся они все как один завершают древнерусскую литературу XVII веком. Дабы убедиться в этом, достаточно заглянуть в любой учебник, справочник, хрестоматию или 12-томное издание «Памятники литературы Древней Руси», где последние три тома приходятся на XVII век. Но и этого показалось мало: в издаваемой ныне 20-томной «Библиотеке литературы Древней Руси» (до 2000 года вышло 7 томов) «древность» доведена уже до XX века, и в последний том предполагается включить, к примеру, переписку крестьян-старообрядцев времен коллективизации. И это при том, что за бортом многотомного издания, претендующего на роль всеобъемлющего, остались действительно древние памятники — Токовая Палея, большинство летописей и архаичных апокрифов.
[9]Поразительно, но факт: облив грязью просвещенного дьякона и обозвав его невеждою в 1-м томе своей «Истории», Карамзин воздает этому же самому «невежде» высочайшую хвалу уже в 4-м томе и полностью заимствует у того сведения о торге (ярмарке) на Мологе, куда во времена Ивана Калиты съезжались немецкие, византийские, итальянские, персидские и иные купцы, и одних только питейных заведений (ну никак не может русский человек без кабака!) насчитывалось не менее семидесяти. Особой же похвалы Карамзина удостоился тот факт, что Тимофей Каменевич-Рвовский опирался на древнее устное (!) предание, которое бережно сохранил для потомков, включив его в свое историческое повествование. Вот тебе и раз: значит, когда ему было выгодно, Карамзин принимал устные исторические рассказы за истину и включал их в ткань собственной «Истории» в качестве непреложных фактов; а когда это никакой выгоды не сулило и оборачивалось одними историографическими неприятностями, устные предания, вне всякого сомнения имевшие древнейшие корни, предавал анафеме и остракизму. Такова цена хваленой объективности российского историка!
Демин Валерий. Русь Летописная