Продолжение, предыдущая часть здесь...
В северном Причерноморье и Крыму (Часть 1-я)
Кавказское происхождение алан к V в. стало широко известным фактом. Живший в Галлии Гай Соллий Аполлинарий Сидоний /430—480 гг./ намывал алан «рожденными на Кавказе» /1, с.287/. Видимо, значительная часть появившихся в далекой Галлии алан была родом с Кавказа, и Сидоний мог узнать об этом если не из первых рук, то от очевидцев событий, относящихся к недолгому пребыванию алан в Галлии.
Однако, имея метрополию в Предкавказье, аланы в первые века нашей эры /до гуннского нашествия/ фиксируются источниками и вне Северного Кавказа — на обширной территории Северного Причерноморья вплоть до Паннонии. Выше были приведены сведения Иосифа Флавия о том, что «племя аланов есть часть скифов, живущая вокруг Танаиса и Меотийского озера» и другие сведения о позднесарматских племенах языгов, роксоланов, танаитов, яксаматов, живших в степях Северного Причерноморья и в начале нашей эры получивших наименование «аланы». Авторитетный автор IV в. Аммиан Марцеллин явно отличает кавказских /азиатских/ алан от алан «европейских» и указывает, что они разделены «по обеим частям света» /2, с. 290, .304/, т. е. часть алан живет, в соответствии с географическими представлениями того времени, в Европейской Сарматии /Северном Причерноморье.— В. К./, другая часть алан — в Азиатской Сарматии /к востоку и юго-востоку от Дона.— В. К/. Аммиан Марцеллин помещает алан «европейских» в «срединном пространстве лука», т. е. на северном побережье Черного моря, очертания которого напоминали древним форму скифского лука /2, с. 289—290/. Шивший на два столетия раньше античный географ Птолемей /II в./ знает и Европейской Сарматии «скифо-алан» /3, с. 230—231/, где упоминание скифов является явным анахронизмом, а в аланах можно усматривать европейских алан Марцеллина.
Мы уже отмечали, что в объединенных под именем алан племенах нельзя видеть некий этнический монолит. Это было объединение всех или большинства родственных по языку и культуре позднесарматских племен под общим этническим названием /что напоминает этнополитическую ситуацию Скифии; 4, с. 17/. Принятие поздними сарматами общего этнонима, быстрое исчезновение отдельных племенных названий /таких, как аорсы, сираки, роксоланы и т. д./ свидетельствует о возникновении уже в I в. союза сарматских племен, каждое из которых в то же время сохраняло определенную самостоятельность. «Союз предполагает наличие независимых племен, занимающих отдельные территории»,— указывают Маркс и Энгельс /5, с. 79/. В дальнейшем вопрос об аланах мы будем рассматривать именно с этих позиций, видя в них этнополитическое объединение поздних сарматов — завершающий этап исторического развития древних иранцев на юге СССР.
Как известно, активное продвижение сарматов из Поволжья и Приуралья на запад от Дона, в бескрайние степи Северного Причерноморья, началось в III в. до н. э. в связи с войной сарматов со скифами /6/. В последние века до н. э.— первые века н. э. сарматы уже были господствующим населением южно-русских степей, ведшим в основном кочевое скотоводческое хозяйство и как прежде отличавшимся подвижностью и воинственностью. Достаточно примитивные экономика и быт, хотя и несколько утрированно, охарактеризованы у них Аммианом Марцеллином: «Лишь незначительная часть их питается полевыми плодами, все остальные, кочующие по обширным степям, никогда не испытавшим ни сохи, ни посевов, но запущенным и покрытым инеем, питаются отвратительным образом по-звериному. Все их имущество, жилища и бедная утварь сложены на покрытых корой кибитках; они беспрепятственно переезжают, когда вздумается, перевозя, куда заблагорассудится, свои повозки» /2, с. 290/.
Описание причерноморских степей Марцеллина живо напоминает нам яркую картину их первобытности, нарисованную Н. В. Гоголем: «Тогда весь юг, все то пространство, которое составляет нынешнюю Новороссию, до самого Черного моря было зеленою, девственною пустынею. Никогда плуг не проходил по неизмеримым волнам диких растений; одни только кони, скрывавшиеся в них, как в лесу, вытаптывали их» /7, с. 112/. Эти ковыльные, хорошо орошенные степи с лежавшими на приморских берегах портами и богатыми рынками, где кочевник мог приобрести все ему необходимое, стали на несколько столетий прибежищем «европейских» алан.
Одними из первых в северопричерноморские степи проникли роксоланы /осет.: «рухс» — ирон. «рохс» — диг. «светлый», т. е. «светлые аланы»/, В начале II в. до н. э. они выступили союзниками крымских скифов во главе с царем Палаком, которые вели войну с Херсонесом. На помощь херсонесцам понтийский царь Митридат II Евпатор направил в 110 г. до н. э. армию во главе с Диофантом. Последний разбил скифов и их союзников — роксолан, что и было зафиксировано благодарными жителями Херсонеса в специальном декрете, высеченном на мраморном пьедестале статуи Диофанта /упомянутые в декрете ревксиналы отождествляются историками с роксоланами, 8, с. 390; 9, с. 302/. Правомерность этого отождествления основана на тексте Страбона, где в рассказе о войне с полководцами Митридата Евпатора /имеется в виду Диофант.— В. К./ ревксиналы заменены роксоланами и даже названо имя их предводителя — Тасий, а также указана численность войска роксолан в 50 тыс. человек. Далее Страбон сообщает о роксоланах — «светлых аланах» интересные детали: «У них в ходу шлемы и панцири из сыромятной кожи, они носят плетеные щиты в качестве защитного средства; есть у них также копья, лук и меч. Таково вооружение и большинства прочих варваров». Обитают же роксоланы, по Страбону, «на равнинах между Танаисом и Борисфеном» /10, с. 280—281; Доном и Днепром.— В. К./. Судя по указанному Страбоном количеству воинов /возможно, преувеличенному/, роксоланы были весьма многочисленным и сильным племенем, хотя, конечно, страбоновы сведения о роксоланах разновременны: рассказ о войне между скифами и греками восходит ко II в. до н. э., тогда как численность роксолан и описание их вооружения могут скорее всего относиться ко времени самого Страбона, т. е. к началу н. э.
Видимо, тех же «светлых алан» следует видеть в аланах, около середины II в. н. э. угрожавших городу Ольвии и отбитых римскими войсками императора Антонина Пия /138—161 гг.; 11, с. 492/. По мнению А. Д. Удальцова, эти аланы жили недалеко от Ольвии /12, с. 47/, в Побужье — Приднепровье. И действительно, проникновение сарматов и сарматской материальной культуры в Нижнее Приднепровье во II в. н. э. засвидетельствовано раскопками наиболее хорошо изученного Золотобалковского могильника у с. Золотая Балка /правый берег Днепра; 13/. В археологическом материале продвижение сарматов в Северном Причерноморье фиксируется достаточно отчетливо; оно отразилось, в частности, в распространении погребений в так называемых «подбоях» — сводчатых подземных камерах. Широко распространяются такие сарматские черты погребального обряда, как подсыпка из угля и мела, обычай искусственной деформации черепов /14/. Со времени расселения сарматов в северопричерноморских степях происходит усиленная варваризация культуры античных городов Северного Причерноморья, которая сопровождается инфильтрацией самих сарматов в местную этническую среду. По археологическим и антропологическим данным прослежено, что сарматы юга Украины переселились сюда из Нижнего Поволжья /15, с. 68/. То же самое мы можем сказать и относительно могущественного племени роксолан, передвинувшихся на Украину из Поволжья. Археологически роксоланам некоторое время приписывали так называемые «диагональные погребения» /16, с. 213—218/, но сейчас эта точка зрения пересмотрена, и истинные могилы роксолан пока достоверно не выделены. Не исключено, что они отчасти могут быть связаны с уже упоминавшимися сарматскими захоронениями в подбоях, хотя «нельзя каждую определенную форму могилы связать с отдельными племенами» сарматов /17, с.38/. Во всяком случае такие сарматские могильники как Кантемировский, Нижне-Гниловской, Усть-Каменский /18/ могли быть оставлены сарматами, имевшими отношение к роксоланам—хронологически и территориально они совпадают.
Разумеется, в причерноморских степях в первые века н. э. кочевали не только роксоланы, но и другие сарматские племена. Плиний Старший, и частности, кроме роксолан указывает здесь сарматское племя гамаксобиев /19, с. 42/ или аорсов, языгов и алан /19, с. 95/.
В своем движении на запад позднесарматские племена достигают нижнего течения р. Дунай, расселяясь в Днестровско-Дунайском междуречье /современная Молдавия и северо-восточная часть Румынии/. В этом ареале и настоящее время известно более 40 сарматских могильников первых веков п. э., в погребальном обряде и инвентаре обнаруживающих связи с более восточными районами Причерноморья и испытывающих сильное воздействие античной и местных культур/20, с. 68—88; 21; 22, с. 195—208; 23, с. 451 — 167/. Исследователями эти могильники отождествляются с роксоланами и аланами, постепенно проникающими в города Западного Причерноморья — Тиру, Томи, Истрию — и влияющими на их культуру.
В том же ареале начинает выявляться топонимика, связанная с пребыванием сармато-алан, но еще почти не изученная. Так, название с. Олонешты в Молдавии соотносится с этнонимом алан /Аланешты/, как и названия села Ясска и города Яссы /ныне в Румынии/ с этнонимом асы-ясы /24, с. 355— 356/. Заметим кстати, что около с. Олонешты А. И. Мелюковой исследован курган с типичным сарматским погребением конного воина II—III вв. А. И. Мелюкова справедливо считает это погребение аланским /22, с. 207 — 208/. Это обстоятельство свидетельствует о реальности именно аланской этимологии топонима Олонешты, а также может в какой-то степени пролить свет на время появления данной номинации. Видимо, то же самое мы можем сказать и относительно топонима Делакеу на берегу р. Днестр, где находится селище первых веков н. э., синхронное погребение из Олонешты /25, с. 60— 68/. Фонетически Делакеу, на наш взгляд, восходит к осетинскому «Далагкау» — «нижнее село». Следовательно, выше по течению реки должно было располагаться «Уаллагкау» — «верхнее село» того же времени. К сожалению, иранский пласт топонимики Молдавии специально еще не изучался.
Такова общая картина освоения причерноморских степей сарматами в последние века до н. э.— первые века н. э. Успешное продвижение сармато-алан на запад от Дона было обусловлено, с одной стороны, ослаблением и упадком Скифского государства и Боспорского царства в Восточном Крыму, с другой — усилением военно-политического могущества поздних сарматов, особенно рельефного на этом фоне. Проследить все детали постоянных передвижений кочевых племен на столь обширной территории невозможно, и мы и состоянии наметить лишь общие контуры этой пестрой и изменчивой мозаики.
Во II—I вв. до н. э. сарматская инфильтрация захватывает и Крым. С этого времени сарматы четко прослеживаются в некрополе столицы поздних скифов — города Неаполя. Судя по южной ориентировке погребенных, эта волна сарматов проникла в степной Крым из Подонья и украинских степей, т. е. скорее всего через Перекопский перешеек (26, с. 148—149; 27, с. 158). Другая волна сарматов двигалась в восточную часть Крыма через Боспорский пролив из Прикубанья. В III в. до н. э. на территории азиатского Боспора появляются сарматские подбои; несколько позднее они оказываются и и европейской его части. В I в. н. э. сильная инфильтрация сарматов Боспора прослеживается на материалах некрополя Неаполя, и исследователи отмечают наличие сармато-северокавказских элементов в Таврике /26, с. 149— 150; 28, с. 147/. Таким образом, намечается возможность говорить о двух путях и двух разновременных этапах сарматского заселения Крымского полуострова, причем эти сарматские элементы не идентичны.
Процесс сарматизации Боспора прослеживается не только в археологических (9, с. 324—325; 29, с. 69), но и в ономастических материалах — многие личные имена жителей Боспора имеют иранское происхождение (30, с. 80—95; 31, с. 310, 314, 320, 323—325, 370 и др.), в тоже время происходит встречный процесс эллинизации, и многие сарматы носят греческие имена (32, с. 61—79) и приобщаются к античной культуре.
Сарматская волна, захватившая Таврику, была настолько сильной и активной, что в первые века н. э. здесь возникают города с иранскими наименованиями. На западном побережье Крыма это город Дандака, упоминаемый Птолемеем и Аммианом Марцеллином (3, с. 240; 2, с. 288). Этимология названия «Дандака» явно иранская; по В. И. Абаеву, в основе его лежит иран. danta — зуб, староосетинское dandak, «речь шла, надо думать, о каком-то зубовидном выступе или мысе» (33, с. 161 —162). Как писал В. В. Латышев, «Дандака ближайшему отождествлению не поддается» (34, с. 288, прим. 10); однако А. Н. Щеглову на основании анализа письменных сведений и археологического материала удалось убедительно локализовать Дандаку на одном из наиболее крупных городищ Крыма первых веков н.э.— городище Алма-Тамак, в устье реки Альмы, севернее Херсонеса. Это укрепленное рвом и валом городище действительно занимает зубовидный мыс, выступающий в море (35, с. 110—113; 36, с. 130). Согласно А. Н. Щеглову, городище Алма-Тамак до III в. было укрепленным римским лагерем, но его древнеиранское название указывает на наличие очевидной скифо-сарматской этнической основы.
В восточной части Крымского полуострова в тот же период возникает город Ардавда, о котором в V в. сообщает анонимный перипл Понта Эвксин-ского (Черного моря.—В. К.). Это нынешняя Феодосия: «Ныне же Феодосия на аланском или таврском наречии называется Ардабда, т. е. Семибожный. В этой Феодосии, говорят, жили некогда и изгнанники из Боспора» (37, с. 235). Анонимный автор перипла знал точный перевод названия города, ибо Ардавда по-древнеирански действительно означает «семибожный» (33, с. 155; 38, с. 26) — аланы вполне могли иметь прямое отношение к появлению этого города. В этой связи обратим внимание на свидетельство перипла о том, что в Феодосии «некогда», т. е. для автора V в. давно, жили изгнанники из Боспора. Что это за изгнанники? Некоторые ученые полагают, что' в начале II в. Феодосия подверглась нападению алан, что привело город к временному обезлюдению (9, с. 369). Выше мы отмечали, что одна из волн сарматской миграции в Таврику шла через Боспор. Не были ли аланы, опустошившие Феодосию в начале II в. и давшие ей имя на своем языке, этими сарматскими переселенцами из Боспора? Разумеется, ответ на этот вопрос не может быть однозначным, возможны и иные предположения, но предположение о связи боспорских сарматов с разрушившими Феодосию аланами кажется вполне допустимым.
Тогда же на карте Таврики появляется и город Судак, по церковному преданию, основанный в 212 г. (39, с. 815) и ставший впоследствии одним из важнейших портов Северного Причерноморья. Как показал В. В. Бартольд, современное название Судак восходит к древнему названию Сугдак (XIII в.) — аланский Согд (название бассейна р. Зеравшан в Средней Азии, вариант — Согдиана). «Название этого аланского «Согда» до сих пор сохранилось в крымском городе Судаке»,— пишет по этому поводу В. В. Бартольд и тут же отмечает, что уже знакомая нам страна алан Яньцай, или Алания, упоминается под третьим китайским названием Судэ (39, с. 814). По-ирански «сугда» означает «чистый», «святой» (40, с. 56), т. е. функция первоначальных иранских имен Ардавды и Сугда совпадают — они носят культовый характер.
Кем был основан крымский город Сугд — Судак? Были ли это среднеазиатские согдийцы — предприимчивые купцы, деятельность которых вдоль путей морской торговли В. В. Бартольд сравнивал с деятельностью прославленных купцов и мореходов — финикийцев (41, с. 184), или это были сарматы, передвинувшиеся в Крым из приарало-прикаспийской области Яньцай — Судэ? И на этот вопрос мы не можем дать однозначный и обоснованный отпет. Ясно только то, что, как писал Ф. К. Брун, «Судак обязан своим существованием аланам, господствовавшим уже в то время над большей частью Таврического полуострова» (42, с. 122). К XII в. значение Судака настолько усилилось, что византийский писатель Иоанн Цец в своих «Хилиадах» (XIII, 93—95) весь Крымский полуостров называет по имени города Сугдеей (12, с. 122).
Кратко затронем археологические памятники, свидетельствующие расселение сармато-алан в Восточном Крыму в первых веках н. э. Выше мы уже говорили об инфильтрации их в Неаполь и европейский Боспор и, в частности, о появлении там сарматских подбойных могильников. На Боспоре последние встречаются и сосуществуют со средиземноморско-античной традицией погребений в сводчатых подземных склепах с узкими входными коридорами-дромосами (43, с. 44, 93), внешне довольно близко напоминающими обычные грунтовые катакомбы. В стенах камер античных склепов устраивались аркосолии — специальные ниши для захоронений (44, с. 150). каменные склепы нередко внутри штукатурили и расписывали, изображая орнаменты, цветы, мифологические и бытовые сцены. Среди последних особенно для нас интересны росписи I в. н. э. в склепе Анфестерия (45, с. 170— 182, табл. 1). Здесь мы видим фигуры двух всадников в одежде кочевников, с длинными сарматскими копьями в руках, и войлочную кочевническую юрту с высоким полуовальным входом. Глядя на эти документальные изображения, нетрудно представить себе облик конных аланских воинов и те их кибитки, которые столь выразительно описал Аммиан Марцеллин.
Стилистический анализ живописи боспорских склепов первых веков н. э. показывает взаимодействие различных культурных традиций — античной, римско-эллинистической и местной, принадлежащей скифо-сарматам и меотам (9, с. 404, 406; 46, с. 167). О том же свидетельствуют личные имена сарматов Сорак, Саваг и Фаиспарт, начертанные на стенах керченских катакомб IV—V вв. и имеющие иранское происхождение (47, с. 22—23; 48, с. 31). К этому времени варваризация греческих городов Боспора зашла настолько далеко, что мы можем уже говорить не столько о греческом, сколько о смешанном населении этих городов с преобладанием «варварского» сармато-аланского элемента. Этот процесс ярко отразился и в керамике столицы Боспорского царства Пантикапея. Анализ местной керамики показывает наиболее тесные связи с азиатским Боспором, Кубанью и Северным Кавказом, «что объясняется как торговлей, так и непосредственным проникновением аланских племен в Пантикапей в первые века н. э» (49, с, 113).
Тот же сложный процесс этнокультурной интеграции прослеживается и в прикладном искусстве позднеантичного Крыма. Крымские города (в первую очередь, Херсонес и Пантикапей — Боспор) были крупнейшими в Северном Причерноморье центрами по производству великолепных ювелирных украшений (50), распространявшихся отсюда по всему степному миру и Северному Кавказу. В первых веках н. э. на Боспоре вырабатывается так называемый «полихромный стиль», о котором мы уже говорили выше и который характеризуется сочетанием золотого фона с многоцветными (преимущественно красными) вставками из пиленых полудрагоценных камней и эмалями. Долгое время этот стиль считали готским, после исследований М. И. Ростовцева его приписали сармато-аланам, но в современной научной литературе принято считать, что полихромный стиль — сложное историко-художественное явление, в создании его участвовали различные культурные традиции и народы, но при активном участии сарматов и алан (51, с. 53; 52).
Таким образом, присутствие сармато-алан на Боспоре в I — IV вв. и воздействие их вкусов и потребностей отразилось на формировании полихромного стиля, в эпоху гуннского нашествия распространившегося до Западной Европы.
Как видим, факты инфильтрации сармато-алан в восточную часть Крыма в первых четырех веках н. э. не вызывают сомнений; сармато-аланский облик культуры позднеантичного Боспора является общепризнанным (9, с. 418— 430, 480—481; 53, с. 6—7, 161, прим. 113). Эти выводы имеют существенное значение для понимания роли алан в истории Таврики в последующую эпоху.
Обратимся к западной части Крыма. Судя по археологическим памятникам, здесь основная сарматская миграционная волна захватила юго-западную часть полуострова. Несколько позднесарматских подбойных могильников первых веков н. э. открыто и исследовано в Инкерманской долине близ Севастополя. Это могильники Инкерманский (III—IV вв.), у высоты «Сахарная головка» (IV—VII вв.), Чернореченский (II—IV вв.) (54, с. 219— 237; 55, с. 169—190; 56, с. 123) и др. Кроме подбоев, численно преобладающих, во всех названных могильниках встречены и катакомбы, которые крымские археологи называют «земляными склепами». В обряде прослеживаются сарматские черты — такие, как угольная подстилка и мел в камерах, употребление погребальной кошмы и т. д., инвентарь по происхождению неоднородный, отражающий разные культурные традиции. Следует подчеркнуть, что речь здесь идет именно о сарматской (точнее сармато-аланской) волне миграции в Юго-Западный Крым; его более раннее позднескифское население археологически заметно отличается от сарматского, что можно видеть на примере загороднего некрополя Херсонеса римского времени (57, с. 249— 263). В целом же, с учетом остатков скифского населения (в состав коего, по Ю. М. Десятчикову, могло входить и скифское племя сатархов, 58) мы, очевидно, можем говорить о постепенной аккумуляции древнеиранского населения в этой части Таврики.
Безусловно, этот процесс захватил и Херсонес, отгороженный от внешнего мира мощными крепостными стенами. Уже в первых веках н. э. сармато-аланские этнические элементы проникают в Херсонес, о чем свидетельствует появление в его некрополе захоронений с деформированными черепами (59, с. 253, рис. 24; 60, с. 142—154). Не делая поспешных выводов, вместе с тем хотелось бы отметить еще одну интересную деталь: в позднеантичном Херсонесе бытуют крупные (до 1.8 м высоты) красноглиняные пифосы с горизонтальными острореберными налепными валиками на тулове (61, с. 99, рис. 13). И очертания этих пифосов, и профиль венчика, и характерный прием украшения налепными острореберными валиками очень близки сходным черно-серым, но меньших размеров пифосам, широко распространенным и раннесредневековой керамике Северного Кавказа, в том числе и в аланской (62, с. 93, рис. 7).
Прилив сармато-аланского населения в наиболее благодатную и плодородную часть Крыма представляется несомненным многим исследователям, считающим это население основным оседло-земледельческим массивом Юго-Западной Таврики (53, с. 9).
Новая волна аланских переселенцев в Крыму связана с появлением на юге России германского племени готов, передвинувшихся сюда с южных берегов Балтики в III в. Первоначально готы, разделившиеся на два крупных племенных объединения: западное (вестготы) и восточное (остготы), находились в причерноморских степях, где вступили в контакты с местными сарматами. Около середины III в. они уже зафиксированы письменными источниками в Крыму; отсюда в 255 г. готы на легких судах-камарах совершают набег на город Питиунт, лежавший на кавказском берегу (63, с. 190—192; 04, с. 265—266) (совр. Пицунда.—В. К). Как считают некоторые ученые, и ходе передвижения в Крым готы увлекли за собой и часть алан, живших и степях (26, с. 151; 65, с. 187—188). Каковы были отношения крымских готов и алан — сказать трудно, как и выделить археологические памятники готов или их антропологический тип. Возможно, готскими являются могильники южного берега Крыма, типа Суук-су и Боспора V—VI вв. с пальчатыми фибулами и орлиноголовыми пряжками на плечах и поясе погребенных, что свойственно готогепидскому женскому наряду (66, с. 20—23). Но нельзя согласиться с Т. И. Алексеевой, приписывающей готам Чернореченский н Инкерманский могильники (67, с. 64), возникшие до появления готов в Крыму, не содержащие в обряде и инвентаре никаких готских элементов и, по признанию самой Т.Н. Алексеевой, дающие антропологический материал, близкий к скифскому.
Численность переселившихся в Крым готов была невелика (по Ф. К. Бруну, несколько тысяч человек, 68, с. 166), но их племенное наименование и язык зафиксированы в горах Таврики до XVI в., что предполагает сохранение готского населения здесь до того же времени.
Наконец, еще один прилив алан в Крым был связан с гуннским нашествием в конце IV в. События эпохи «великого переселения народов», массовые перемещения древнего населения захватили и Крымский полуостров, лежавший рядом с основным путем миграционных потоков — северопричерноморскими степями. Часть гуннов форсировала Керченский пролив и прошла через Крым на запад; после смерти гуннского вождя Аттилы в 453 г. гунны, отошедшие из Паннонии на восток, вторглись в Крым с севера и оттеснили часть готов в район Таманского полуострова (64, с. 309). Именно со всеми этими коллизиями исследователи связывают отлив земледельческого населения крымских равнин в горные районы и появление могильников Инкерман, Мангуш, Сахарная головка, поселений Эски-Кермен, Бакла, Мангуп и др. (65, с. 187 —188). К событиям V в., в которых участвовали и аланы, археологи приурочивают ряд выразительных комплексов с вещами полихромного стиля из Центрального и Восточного Крыма (совхоз им. Калинина Красногвардейского района, окрестности Феодосии, пос. Чикаренко (69, с. 187 —196; 70, с. 245). По-видимому, с V в. в Крыму получают широкое распространение подвесные бронзовые амулеты в виде человеческой фигурки с ушком на оборотной стороне; особенно много их было найдено при раскопках пантикапейского некрополя в Керчи (71, с. 253—257). Эти амулеты довольно обычны для аланских древностей Северного Кавказа V—VI вв, и их можно считать одним из выразительных компонентов аланской культуры данного времени. Крымские находки свидетельствуют о сказанном выше — не только о распространении вещей, но и о движении самих носителей этой культуры, возможно, и с Северного Кавказа.
Представляется, что оседание новых сармато-аланских групп (о численности которых мы ничего не знаем, но которые вряд ли были очень значительны) в основном и после гуннского нашествия происходило в юго-западной части полуострова и в юго-восточном нагорье от Керчи до Судака — в тех достаточно изолированных от степи районах, где аккумуляция близкородственного сарматского этноса началась задолго до вторжения гуннов. В других районах и в степях Таврики письменные источники более позднего времени алан не локализуют.
Насколько об этом можно судить в настоящее время, иммиграция эпохи гуннского нашествия была последней иммиграцией алан на Крымский полуостров. В последовавший затем длительный период, по крайней мере до X в., средневековые авторы об аланах в Крыму не упоминают, их здесь не знают ни арабы, ни византийцы, что может объясняться не столько слабой осведомленностью наших информаторов, сколько внутренними причинами. В юго-западной части Таврики, прилегающей к району Херсона, раннесредневековое население было сильно смешанным, сармато-аланский пласт, ассимилировавший аборигенных тавроскифов и осложненный включениями в него готских и греческих элементов (53, с. 9; 72, с. 194; 73, с. 193—194; 74, с. 276), в источниках выступает как «варварское» языческое население или как «готы» (75, с. 249), населявшие область Дори (юго-западное нагорье с центром в Доросе-Мангупе; 76, с. 319—333). Характерно, что Прокопий (VI в.) о Боспоре пишет, что «с давних времен этот город стал варварским» (75, с. 249), а по словам сосланного в Таврику смирнского митрополита Митрофана (сер. IX в.), население в районе Херсона — «пришельцы из разных варварских народов», «толпы язычников» (53, с. 194, прим. 91). О значительной роли греков в этом населении уже не может быть речи; в «толпах пришельцев», надо думать, такую роль играли осевшие вокруг Боспора и Херсона и натурализовавшиеся здесь оседло-земледельческие массы скифо-аланского населения.
Часть 2-я
